и тихо:
— Деньги!
— Деньги тебе? — рассмеялся Корецкий. — Деньги? Думаешь, не заплачу… Деньги я сейчас…
И он стал шарить по карманам.
Половой терпеливо ждал.
Корецкий, обшарив себя, взглянул на полового и удивился:
— Тебе чего? Да, деньги… Вот тебе деньги, дай водки, говорят, а деньги вот…
Он с трудом расстегнул единственную пуговицу на рубашке и раскрыл грудь.
На груди на верёвочке висела завёрнутая бумажка. Он распутал её, развернул и разостлал на столе, говоря:
— Вот они, деньги — вернее смерти!
Козодавлев-Рощинин заглянул на бумагу. Это был вексель, написанный крупным почерком.
Сумма была показана в пятьдесят тысяч рублей.
— С нами крестная сила! — прошептал комик, прочтя подпись на векселе.
Корецкий вдруг вздрогнул, словно опомнившись, скомкал вексель, сунул его за пазуху и, упав головою на стол, остался неподвижен, будто заснул.
— Эй, милый! Безобразно… не ладно! — стал тормошить его половой и кликнул подручного; они приподняли Корецкого и стали выводить его вон.
XV
Козодавлев-Рощинин, выйдя из трактира, почувствовал, что голова кружится от спёртой атмосферы чёрной половины «Лондона» и от винного угара, стоявшего там. Он с удовольствием вдохнул в себя пыльный воздух нагретой июльским солнцем улицы и пошёл, раздумывая о том, что только что узнал от Корецкого.
— Берегись! — раздался зычный бас где-то очень близко, и две лошадиные морды очутились у самого его лица.
Он едва успел отпрыгнуть назад — карета, запряжённая серыми в яблоках рысаками, направляясь в ворота, переехала тротуар, чуть не задев его.
В карете сидела барыня лет за тридцать.
Рощинин успел отлично разглядеть её.
В это время сзади он почувствовал, что его хлопнули по плечу. Он обернулся.
За ним стоял, силясь удержать равновесие, Корецкий.
— Она! — показал он на карету.
Козодавлев-Рощинин инстинктивно отстранился от нежданного соседа.
— Я говорю, что это — она! — повторил Корецкий и, пошатнувшись, зашагал через улицу прочь от комика.
Козодавлев-Рощинин оглядел дом, к которому подъехала карета.
Это был барский двухэтажный богатый особняк с зеркальными окнами, стоявший в некотором отдалении от улицы за палисадником с узорной чугунной решёткой и воротами… На воротах была надпись:
ДОМ КОММЕРЦИИ СОВЕТНИКА ВАЛЕРИАНА ДМИТРИЕВИЧА ТРОПИНИНА.
Козодавлев-Рощинин долго стоял пред этою надписью, словно желал как можно лучше запомнить её. Потом он нахлобучил шапку, глубоко засунул руки в карманы и зашагал по направлению к городскому саду, где был театр.
В театре шла репетиция и там все были веселы и довольны. Вчерашний сбор сломил, так сказать, равнодушие публики и благодетельно отозвался на сегодняшнем.
Сегодня опять поставили весёлую пьесу, и билеты продавались в кассе уже достаточно бойко.
Актёры, несмотря на жару, оживились и репетировали с удовольствием; только трагик, не занятый и сегодня, продолжал мрачно пить.
Опоздавший на репетицию Козодавлев-Рощинин не разделял, по-видимому, общего настроения. Это удивило всех, тем более, что комик никогда не унывал, какие бы обстоятельства ни были, а тут, когда дело приняло хороший оборот, он вдруг в первый раз не то что заскучал, а был задумчив и сосредоточен.
Он предупредил, что опоздает сегодня на репетицию. Пьеса ему была хорошо известна, он играл её много раз.
Придя в театр, Козодавлев-Рощинин не пошёл на сцену, а сел на веранде у самого отдалённого столика, нахмуренный, мельком поздоровавшись с товарищами и даже не пошутив ни с кем. Антрепренёр, угощавший завтраком помощника пристава, предложил было ему подсесть к ним, но он на ходу пробурчал лишь:
— Благодарю!..
Микулина, завидев Андрея Ивановича, подошла к нему и спросила:
— Дядя Андрей, что с тобой?
— А что? — переспросил Козодавлев-Рощинин и сейчас же добавил: — Ничего, Манюша, мне надо обдумать многое и разобраться…
— Да ведь ты говоришь, что, слава Богу, всё хорошо…
— Теперь как будто не совсем хорошо выходит, но это, впрочем, нас с тобой не касается. Дело идёт о твоём отце…
— Что же он?
— Вот в том-то и вопрос: что он — пропойца, несчастный, слабый человек?..
— Или? — проговорила Микулина.
— Или хуже этого ещё, — сказал Козодавлев-Рощинин. — Я сейчас виделся с ним…
— Что-нибудь очень серьёзное, дядя Андрей?
— Для него — да, очень серьёзное, может быть… Я говорю тебе об этом, чтобы ты теперь постаралась всегда со мною быть, хотя это трудно сделать; мне нужно будет, вероятно, пойти разузнать кое-что… Ну, да мы примем меры… Только ты будь осторожнее, чем когда-либо… Ты завтракала? Хочешь поесть что-нибудь?..
В это время — так что Микулина не успела ещё ответить — дверь со сцены на веранду отворилась, показался трагик Ромуальд-Костровский и, беспомощно прислонившись к притолоке и опустив руки, громко, тем голосом, которым гремел со сцены, произнёс:
— Я убил её, вяжите меня!..
Раздался общий взрыв хохота. Все приняли это за пьяную выходку не в меру нагрузившегося трагика, но завтракавший с антрепренёром помощник пристава насторожился и спросил:
— Что это говорит он?
— Это известная фраза из Островского, — пояснил Антон Антонович, — он пьян вдребезги и, видно, воображает себя на сцене…
— Та-а-ак! — протянул помощник пристава. «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», — сообразил он. — А скажите, на всякий случай, вы не знаете, где провёл этот человек ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля?
— Что вы хотите этим сказать? — удивился антрепренёр.
— Ничего особенного, так себе, — нето шутливо, нето серьёзно произнёс помощник пристава.
— Право, не знаю. Мои актёры у меня не живут, я не знаю, где они ночи проводят, — стал словно оправдываться, вдруг оробев, антрепренёр.
— Ну, а вечером пятнадцатого июля он был здесь, в театре?
— Позвольте, — постарался припомнить антрепренёр, — что у нас шло? Да, фарс «Нож моей жены». Нет, Ромуальда-Костровского в театре в этот вечер не было.
— Вы наверное это помните?
— Наверное. А что?..
— Нет, ничего, — сказал помощник пристава. — Только знаете, сегодня на реке всплыл труп дочери фабриканта Тропинина. Он найден в обезображенном виде… и до сих пор нет ещё никаких следов этого преступления, хотя из Москвы специально вызван опытный сыщик…
— Так это правда?
— Что?
— Насчёт сыщика?
— А вы слышали об этом?
— Да. Ромуальд-Костровский вчера весь вечер пил и приставал ко всем: правда ли, что из Москвы выписан сыщик?..
«Это важно!» — решил помощник пристава и, быстро собравшись, встал, простился и ушёл очень озабоченный.
XVI
Труп дочери Тропинина, всплывший и найденный на реке, был отвезён в госпиталь, где произвели вскрытие. Затем его уложили в свинцовый гроб и перенесли в собор, где поставили на высокий катафалк и окружили свечами.
На следующий день были назначены похороны, на которые съехался весь город.
Похоронная процессия была торжественна. Духовенство шло из
